ПЕСЕНКА

как за вороновым полем на хуёвой горке
мышь полёвка дочкам шьет к платьицам оборки
юбки пышны платья жёлты иглы тонки юрки
будет свадьба хороша у меньшой дочурки

всю округу огласим писком воем рёвом
гости сядут песни петь в шесть рядов по рёбрам
светляки танцуют вальс марш гремят цикады
мы так рады видеть вас
рады рады рады

эх невеста весела и жених неробкий
молодые заживут в черепной коробке
больно хата хороша
будет место для мышат
вся поляна как в цветах
в ярких жёлтых лоскутах

трясогузки мчат на юг неизменным курсом
тише мыши я пою охнем и закусим
каплю маковой воды яблочком неспелым
посыпаем молодых
пеплом пеплом пеплом

апрель 2017, Москва

@темы: страшилки, осень в легких, война внутри нас, нет в книге, некрополь, псевдофолк

---

* * *

Третий раз тебе повторяю,
верни мне мать.
я вспорю твоё брюхо, напихаю камней и веток.

Рыба бьется, как рыба об лёд,
объясняет и так и этак,
но сдается и понимает, что проще дать.
Не отпустишь на волю старуху добром,
ну что ж —
брось под печь моё слово, спи себе на полатях.
Слышь, она придёт не одна, ты готов принять их?
Всех ли знаешь ты, недоумок, кого зовёшь?

Он врывается в избу,
рукавом утирая лоб,
вносит запах браги и пота -- дух человечий.
И швыряет в подпечье косточки щучьей речи,
щучью песню мычит в теплый зев,
свиристит в хайло.

К ночи печка проснётся, застонет и задрожит,
отзываясь на странный стрёкот в далекой чаще:
и родит их — в золе и глине, слепых, молчащих —
одного за одним, дымящихся, как коржи.

Завизжат невестки, братья выкатятся, бранясь.

Первой встанет она,
или некто в её обличьи,
вскинув тощие руки, вертя головой по-птичьи,
выдыхая с кошмарным хрипом мальков и грязь.
За спиной отец -- опалённая борода.
Следом старшие сёстры -- беззубы, простоволосы.
И десятки других: все, как он, черны и курносы,
держат копья, кирки и клещи, серпы и косы.
Ходят, шарят ладонями, трогают всё без спроса,
кружат, мнутся, зудят, как осы,
скрежещут “дай”.

Он влезает на печку, спасаясь, как от реки,
от кишащих внизу голов, и локтей, и пальцев.
Печь срывают с помоста под хохот "пора купаться"
и выплескивают во двор, как мосол с водицей,
выбив дому родному и рёбра, и позвонки.

Поднимают на плечи, покачивая, несут,
подминая случайно встреченных на дороге.
Все: поеденные чумой,
порубленные в овраге,
изведенные голодом,
смолотые в остроге,
отравившиеся полынью,
угодившие в полынью.
Дура, просто верни мне мать.

Все шагают к царю --
немного потолковать.

запись создана: 20.11.2017 в 10:39

@темы: mytop, вопросы веры, страшилки, за границей, осень в легких, нет в книге, некрополь, псевдофолк, сказки

---

* * *

Табличка на входе в эти стихи
гласит: осторожно! женское.
Рядом знаки:
высокое напряжение
и восемнадцать плюс.
Двое стоят в подъезде, тихи,
но чувствуется напряжение.
Она бормочет: Боюсь.

Он гладит белый пушок на шее, шепчет:
Моя хорошая,
не кипеши, вернусь, всё же армия, не тюрьма.
Если кто-то тебя попортит,
я тебя, разумеется, брошу.
Что поделать, мужская гордость,
ты должна понимать.

И она понимает,
понимание вещь полезная.
Свет из чьей-то двери, как лезвие,
отрезает ей голову по ключицы.
Она и сама себя бросит,
если что-то такое случится.
Каждый день наряжается и боится.
Боится и красит ресницы.
На случай беды договариваются так:
она пришлет телеграмму, условный знак,
одно только слово -- слоненок, трамвай, корица.
Увидел и знаешь -- можно не возвращаться.

Если выпить весь страх,
в сердце будет кристалл в полтора карата,
троллий осколок, семечко сталагмита.
В декабре их распишет толстая женщина,
в униформе синего цвета.
В июне она повзрослеет,
родит мне старшего брата,
красивого, в мать:
ледяное уральское небо, пшеничное поле.
Станет мало спать и плохо учиться в школе.

Здесь бы нужен некий финал,
неожиданный, мудрый, резкий.
Но для этой истории автор
спустился до уровня поэтесски --
это когда вместо якобы новых форм
просто солнце сквозь занавески.
Не хотелось, но вот пришлось,
простите , мышата-критики,
прощайте, надежды питавшие трясогузки.
Все диалоги надуманы,
все персонажи случайны,
даже те, что стоят по сей день у меня за плечами,
в страхе, в любви, в подъезде,
в семидесятом году.
Слушают клекот времени,
дышат, ждут.

@темы: личное, осень в легких, нет в книге, эксперименты, персонажи

---

СОБОЛЬ*

сейчас все лежит на моей вине
максон я убил двух собак
я сломал окна в бане
я стрелял в ментов
мы выстрелили в телевизор
который тут стоял
что нам с этой поварешкой делать
которую я погнул
я просто ножик в руках держала
ничего не подразумевая
в итоге как-то так получилось
что они мне разрезали руки
и что с ней она в порядке
пишет что типа хочет
поговорить все такое
у нас еще сорок минут
две сиги осталось а было три пачки
алкаха осталась но мало
несколько дней три дня и три ночи
мы скрывались здесь
у нас еще сорок минут
соболь придет и убьет нас
да, нас могут убить
он не будет заламывать
соболь он убивает
бах-бах-бах и мы трупы
а менты и родители
где-то вон там вот стоят
они сейчас поддерживают
может хотят нас вернуть
было бы так всегда
вообще без базара
мы будем скучать безумно
любим прощайте прощайте
а менты и родители
где-то вон там вот стоят
посадят примерно
на лет двадцать пять
ну выйдем такие в сорок
получается такие йееее
а еще нам пиздят про то
что ничего не будет
а менты и родители
где-то вон там вот стоят

----------------------------------
*Тут нужно сделать пояснение. В этом тексте нет ни слова, выдуманного мной, он документальный, то есть весь состоит из живых реплик людей. Конкретно -- из интернет трансляции последнего дня жизни Дениса Муравьева и Екатерины Власовой. 14 ноября 2016 Денис и Катя, как пишут нам СМИ, "забаррикадировались в частном доме в поселке Струги Красные в Псковской области и открыли стрельбу по полицейским, которые приехали по вызову матери одного из подростков". Позже при штурме дома оба они погибли, по версии следствия -- застрелились.

@темы: дети, осень в легких, война внутри нас, нет в книге, эксперименты

---

БОНСАЙ

Вот, к примеру, этому дубу почти сто лет,
важно сообщает экскурсовод.

Бабушка гладит кудри корней
бугристой рукой,
что ж он дохляк такой?

Так задумано, объясняю, японскими мастерами.
В корзинке, допустим, кошка, геккон в террариуме.

Представь, у тебя есть дуб, ручной, вот такая кроха.

Недокармливают, заключает бабушка.
Да, говорю, кормят плохо.

Час еще мы гуляем под руку
по зеленому павильону.
Я глазею на живописный вяз, поразительную лиану,
на волшебную вишню в плошке, всю в зефирном цвету.
Бабушка -- на горбуна,
голодного,
сироту.

Выходные она в тоске
поляну за домом косит.
В понедельник утром в сберкассе,
вот не смела трогать, да видно пора посметь,
просит выдать деньги, скопленные на смерть.

И в обед,
на коляске брата, почившего год назад,
ввозит маленький старый дуб
в свой маленький старый сад.
Драгоценную плошку,
вышвыривает сердито.
Посмотри, сколько здесь земли,
небось не видал земли-то.
Как там звался стиль этих пыток?
Мы им покажем стиль!

Дуб приживается через месяц
и начинает
расти.

Просыпаюсь от странных подземных толчков,
подскакиваю с кровати.
Свет небесный рассыпан на
миллионы пляшущих пятен.
Бесконечная крона
укрыла город и десяток окрестных сёл.
В месте бабушкиного дома,
в месте бабушкиного сада —
облака подпирает ствол.

На дубовом листе (формата А3) записка:
Здесь чудный вид.
Береги себя в меру, вползай, как сможешь.
Обнимаю, живи.

Берегу себя в меру. Вползти никак —
дуб у нас тут теперь святыня.
Вокруг хороводят попы, спецкоры, менты и их понятые,
биологи и туристы,
русалки в зеленых побегах кос.

Кстати, осенью
с неба падают желуди
величиной с арбуз.

@темы: старики, сумасшедшие, mytop, вопросы веры, sci-fi, город, нет в книге, сказки, письмо другу

---

* * *

Пришедший потеет,
клетчатый мнёт засаленный,
дышит тяжко, не сбросил еще маеты вокзальной.
А у хозяина белая печь с изразцами,
стол мореного дуба, ниша с ларцами.

Хозяин выходит выспавшийся, степенный.
Пришедший ныряет к нему дельфином,
брызгая пеной.
Кровати панцирные голодают, начальник,
беснуются, бьют копытом, визжат ночами,
нянечке ногу отгрызли третьего дня,
едва откачали.
Чавкают сливами стылые душевые,
надобны свежие, теплые и живые.
Кто говорил, жратвы хватит с горочкой,
уж не вы ли?
Пришлите молочных новеньких
тыщу другую,
а мы вам старших сторгуем.
Ими стальные хрустят,
только забрасывать успевай.

Хозяин колонна черная,
на колонне
хмурится голова.
Какой я тебе начальник, убогий,
уймись уже, проходи, отдохни с дороги.
Чаю выпей, стальные сыты
и не твоя забота,
беды ваши уладим, вышлем пока кого-то,
вы пока продержитесь месяц-другой.
Дальше закон продавим -- хлынут рекой.
Там уж не то что от голода вас избавим,
сможешь тропинки на даче мостить
зубами.

Приезжий пятится, крестится,
не может остановиться,
отвергает и чай, и коньяк,
и суп из домашней птицы.
Думает только: вроде старинный дом,
а не скрипят половицы.
Идет, не оглядываясь, к подъехавшему хюндаю,
шеей чувствует -- наблюдают.

Хозяин гудит в телефон:
день добрый, у нас всё в силе?
Поглаживая занавесочку
в русском стиле.

---

ПОСТСКРИПТУМ

Как же это возможно? — тихо бормочет Яша.
Нет, не может этого быть.

Мы толпимся вокруг, в смятении хмурим лбы.
Ох и скверный же день, и ладно бы день, вся наша
жизнь полгода назад скукожилась,
сорвалась да и полетела.
А теперь еще это тело.

Час назад оно было дедом,
безобразным, скрюченным, но одетым
по забытой моде — в ливрею, то есть останки ливреи.
Мы виновато смотрим, он на глазах сереет.
Перчатки, беспомощно белые,
когда-то белый жилет —
как последний мартовский снег
на нашей бедной земле.

Мы кроемся черти где,
должно быть, уже дней двадцать.
в Харьков нельзя, уехать пока нельзя.
Каждый успел хоть раз
придумать пойти сдаваться.
Откуда всплыл этот Яша?
Волнуясь и лебезя,
сулил пустующий дом:
«Застрелен прежний владелец,
он и не жил там, издалека владел.
Вокруг были дачи, да люди куда-то делись.
Разместитесь, отсидитесь.
Выломать дверь — всех дел».

Всех дел. Полоумный лакей
рванувший на нас из пыли —
игрушечный, жалкий нож, столовое серебро.
Пытался меня достать, но царапнул еле.
А я вот его достал — своим стальным, под ребро.

И вот мы стоим, час назад — офицеры,
теперь бандиты.
Где тут дворницкая? Может, целы
еще лопаты.

Как же это возможно? — всё стонет Яша.
Верно, ему лет сто.
Как он жил здесь, что делал?
Сам себе подавал пальто?
Он тогда уж, при господах, был трухлявый, дышал едва.
Ты иди, говорю, копать уже, а не то
будем день тут с ним куковать.
Видишь, там одинокая яблоня, вот под ней.
По-людски похороним, среди корней.
Яша покорно идет
и бурчит под нос себе еле слышно:

Это вишня.

---

* * *

Второй звонок.
Мы становимся кучкой перед Митяем.
Он тычет в нас веером спичек, —
Тяните, — шипит. Мы тянем.
Короткая выпадает Лене. Лена белеет,
стоит, будто в луже клея.
Митяй рычит: смотри мне, не подведи там.
Сует пакет с реквизитом:
фонарик (светить),
конфету в фольге (шуршать),
будильник (на крайний случай, на семь ноль пять).
Премьера, серьезный день,
мы идем садиться.
Стараемся Лене кивнуть,
чтобы как-то её
поддержать.

У нас тут, знаете, рай
для фанатов приличного поведения.
К примеру,
мы ходим в театр почти каждый день, и я
ни разу не видел людей,
покидающих зал до финала,
даже если пьеса глупа и всех доконала.
Никто не включает смартфон.
Не ест.
Не приходит пьяным.
Не обсуждает актрис — ни прелести, ни изъяны.
Не бесит старую приму
дурным головным убором.
Чрезмерно тактичный город.

Артисты щупают звуком мир,
как летучие мыши:
кричат в темноту и ждут, что она надышит,
наплачет и набрюзжит, набрызжет и настрекочет.
Театр тишины боится,
актер тишины не хочет,
ему эта наша вежливость,
как гондон на ушах.
Поэтому, чтобы все было в норме,
кто-то должен
шуршать.

Вот тут и вступаем мы,
мы, рыцари бельэтажа.
У каждого собственный почерк,
вот, например, Наташа
хихикает невпопад и шумно роется в сумке.
Камиль шелестит и ерзает, шепчет “суки”.
Ванюша — солист на молнии старой куртки.
Я — вечный поклонник классики: хруст обертки.
Митяй обычно бубнит, сморкается и свистит.
А Лена пока новичок — еще не нашла свой стиль.

Сидит,
на коленях пакет.
Прямая, как гимназистка.
И чувствуем, еле держится, слезы близко.
Любой поначалу боится восстать против тишины.
Но вроде бы собралась, вступила,
какие-то всхлипы
слышны.

@темы: дети, театр, чрезмерно умные дети, персонажи

---

ДНЕВНИК

После долгой вечерней беседы
над моим нелюбимым блюдом
(что б вы знали на будущее — это молочный суп)
мама кричит: тебе наплевать, что я говорю, да?
Опять ты бегал к отцу.

Я такой начинаю мямлить, нет, мам, не бегал.
А она хватает меня за шкирку, как нашкодившего щенка,
и шипит, ну а где ты был
между завтраком и обедом?
У Санька не играл, я видала маму Санька.

Тут я как бы сливаю ферзя —
да, сдаюсь, рассекал на речке,
впадлу было бросать ребят, извини меня, извини.
А она начинает плакать — у тебя же его словечки,
даже твое «извини» как его «извини» звенит.

Всякий раз ты мне врёшь, а сам отцовских наречий,
междометий его помойных нахватываешь, как блох.
Он себя изувечил, и тебя теперь изувечит,
он нарочно с тобой встречается, мне назло.

Потом мы полдня как бы в ссоре и не говорим об этом,
тяжко, и воздух густой, и громко зудит комар.
Мам, не бойся, все будет в норме,
я вапще не буду поэтом,
я буду прозаиком, мам.

в голове многократным эхом
корма куркума кайман
карман кардамон кармин

@темы: дети, театр, чрезмерно умные дети, персонажи

---

* * *

Бабка вставала ночами, хотела ехать куда-то.
Когда просыпалась взрослой — одевалась сама и шла.
Мы поймали ее однажды уже на краю села,
и еще удивлялись, откуда сила солдата
в этом зяблике,
в ней же сердце видно наполовину,
как через истлевшую мешковину.
А когда просыпалась девочкой Нюрой,
молочной, малой,
рыдала, захлебываясь,
просилась к маме,
к зимующим в доме козам
за теплую печь.
И вот тут её было не угомонить,
не отвлечь.

Пёс, едва теплело на улице, начинал таранить ворота,
принимался делать подкоп, скулил, выкликал кого-то.
Мы распахивали калитку, он мчался до поворота
и стоял там, растерянный,
сам не зная, что ищет,
брёл понуро обратно,
неделю отказывался от пищи.
А потом ничего, приходил в себя,
целый год был нам славным псом.
Но весной повторялось всё.

Часто снится: иду в степи,
с каждым шагом в неё врастая,
чужой невесомой поступью, бесшумно, как лис.
И какие-то первые встречные
со смутно родными чертами
говорят мне:
«Что-то ты долго, мы тебя заждались».

Вскакиваю на вдохе, судорожном, свистящем,
три минуты соображаю, кто я и где.
Я найду вас, приеду, но пока еще много дел.
Нужно лелеять своих,
выбрасывать вещи,
греться в желтых заплатах света
на сизом снегу у дома —
второклассником, потерявшим ключи;
тормошить обессилевшего:
поднимайся, давай, идём, а,
говори со мной хоть на рыбьем,
главное, не молчи.
Я отвечу по-рыбьи: помашу тебе плавниками,
потанцую на льду, смешно похлопаю ртом.

Где-то в серых волнах ковыля
есть нагретый на солнце камень.
Но к нему я пойду потом.

@темы: девочковое, вопросы веры, личное, за границей, осень в легких, нет в книге

---

* * *

Старый голем
с надтреснутым голосом
и облупленным жбаном --
говорит:
мы такой народ,
что поделаешь, не судьба нам
завести свой дом и щенка,
нянчить мелочь, гладить невесту.
Покачал безмозглую амфору --
ставь на место.

Говорит:
когда от меня останутся черепки,
их раздавят в крошку,
вмешают в глину, взятую у реки,
так я стану тарелкой, крынкой
или птицей на изразце.
Или вновь человеком,
вот как сейчас,
но без выбоин на лице.

Говорит, да, я слышал,
что можно вклеить фарфор,
но меня сотворил гончар,
а не бутафор,
меня оживило слово,
и оно же держит в рассудке,
даже если слышу вранье
которые сутки.

Ты такой же, как я,
терракотовый и неровный,
значит, где-то внутри есть текст,
поищи,
напряги нейроны.
Текст ворочается в грудине
и еще не истлел пока.
Только этим ты отличаешься
от горшка.

5 декабря 2015

@темы: вопросы веры, нет в книге, слова, сказки

---

ДЕНЬ ГОРОДА

Дитя выпрыгивает на сцену:
косички, коленки,
румяна, сарафан-колокольчик.
Под черным помостом
электрики,
клерки,
калеки.
Толпа свистит и клокочет.
Она выставляет пяточку, как учили,
старательно тянет носочек.
Поёт:

"Как весной по бурому снегу
мы ходили в лес, во лесочек,
отпусти, медведица, сына
погостить у нас на деревне!"

Под землей громово вздыхает
и скулит во сне
кто-то древний.
Помнит: колья, силок, страшно воет мать,
и рывок в бурелом не глядя.

"Как гостил медвежий сыночек
на дворе у нашего дяди.
Кушай, мишка, теплые сливки.
Кушай, мишка, пряник печатный".

Помнит дымную печь, белоснежную грудь,
человечьи песни ночами.
Открывает глаза, тянет носом воздух,
морщится от света и вони.

"Приходили к мишке старухи,
подарили зипун червонный.
Приходили девушки к мишке,
подарили веночек алый".

Слышит песню далекую, детский голос,
рыхлый гул нетрезвого зала.
Распрямляет лапы, спиной взрывая
старый склад, поросший бурьяном.

"Поднесли весёлого мёду,
выпил мишка, сделался пьяным
и пошёл плясать по деревне,
петь свои дубовые песни".

В три прыжка покрывает путь
от глухих окраин до Пресни.
Помнит крики мужчин, блеск кривых ножей,
хищные, багровые лица.

"Целый день плясал, утомился,
охнул, на бревно повалился.
Принесу я мишке водицы,
пей, мой братик, пей, медвежонок".

Помнит на холме за деревней
пятачок земли обожженный,
как кусает в ужасе
воздух,
путы рвет
и давится воем.
К жизни, уходящей из горла,
припадает ртом лучший воин.

Помнит, круглую чашу несут,
девочка кланяется.
Стемнело.

Девочка кланяется
в шелесте рук, как в лесу,
гольфам своим
белым.
Кто-то шепотом: поют же попсу,
там другой финал,
мне бабушка пела.

26 августа 2015

@темы: mytop, страшилки, город, нет в книге, псевдофолк, сказки, эксперименты, Москва

---

* * *

Забыла тебе рассказать,
сегодня в вагоне напротив меня
сидело пять человек.
И у каждого была татуировка.

Я не выдумываю.
Я даже прошлась вдоль лавок,
якобы к карте метро,
но на самом деле посмотреть,
а вдруг весь вагон в наколках.
Вдруг в городе какой-то фестиваль.
Но нет,
только напротив меня,
у каждого была татуировка.

Молодая женщина
с дельфином на щиколотке,
выцветшим, но улыбающимся,
как на рекламе дельфинария
где-то в Харькове
или в Одессе.
Мастер был симпатичный,
она сказала, я обожаю дельфинов,
он промолчал.

Старик
с волнами морщин на лбу,
такой глубины,
что в них можно прятать мелкие монеты
с затонувшего и поднятого
испанского галеона.
В синем пятне
на тыльной стороне ладони
всё ещё угадывается якорь.
Плечо скрыто рубашкой,
но на нем должна быть русалка,
он говорил с ней только что,
сказал, я еду, уже на Коломенской,
ставь греться суп.

Юноша со свастикой
на плохо выбритом черепе.
Умно: когда через год
он пойдёт торговать сантехникой
в папину фирму,
он просто перестанет бриться
и будет юноша с челкой,
какой у вас бюджет,
я могу вам предложить три варианта,
вот ещё такого же плана.
А лет через семь облысеет
на радость тестю-еврею.

Мужчина в спортивном,
серый, как с черно-белой пленки,
похожий на грифа или хореографа.
На пальце чернильный перстень,
плохо спрятанный под настоящим,
дешевой печаткой из перехода.
На верхней печати крест,
а что на нижней -- не видно,
истории не будет.

Парень в дредах, весь чистый комикс,
татуировщик.
Обитает тут третий год,
учился, конкурсы, переехал.
А до этого сидел в свом маленьком
курортном городе,
бабочки, купола, завитушки,
двести маленьких Кокопелли,
и, конечно, дельфины.
Девушки говорили,
я обожаю дельфинов.

Все обожают дельфинов,
нельзя не любить того,
кто так улыбается.

16 августа 2015

@темы: верлибр, mytop, город, нет в книге, письмо другу, Москва

---

* * *

В пастеризованном
двадцать втором столетии
оружие делают с защитой от детей, как пилюли.
Чтобы, значит, не погибали дети,
когда в душистом мирном июле,
свежайшем мирном апреле или там октябре
пытаются разобрать снаряд, дремавший на пустыре.

Я рою, в грязи по локоть,
ругаюсь на холод сучий.
Я лучший сапёр в стране,
хотя мне почти тридцать пять.
Меня всегда вызывают, если тяжелый случай.
Я лихо вскрываю мину, она начинает бренчать
короткий отрывок из смутно знакомого вальса.
Я снова не подорвался.
А взрослый бы подорвался.

Жмут ладони,
киваю, но чую -- сорванцы внутри нарезвились.
Что-то сместилось, пора убираться из авангарда.
Завтра я встречу тебя,
моя радость, моя уязвимость.
И после меня распознает даже петарда,
брошенная под ноги детьми,
играющими во дворе
в солнечном мирном мае
или там декабре.

2 августа 2015

@темы: дети, война внутри нас, нет в книге, предполагалось смешное, персонажи

---

* * *

У моей
улицы
от ремонтных работ
трещины,
все её рёбра, все повороты болят.
Вдоль моей улицы,
в красных крестах, присмиревшие,
приговорённые тополя.

На моей
улице,
лопоухие, длинные
дети в зелёной форме
из Чернышевских казарм.
У ворот
женщины
с булками, мандаринами.
Дети выходят к объятиям,
мнутся, прячут глаза.

Как в пионерлагере,
ну не целуй, не мучь его,
он уже взрослый, смотрят же,
смотрят же пацаны.
Скоро им всем
экскурсия:
сквозь города дремучие,
прямо с моей улицы --
к краю страны.

И пойдут, хмурые,
строимся, дети, парами.
Тех, кто отстал, ласково подтолкнём.
В спину бьют маршами,
щупают мрак фарами,
поп с кадилом по следу
прёт,
как отец с ремнём.

В южной земле здорово
всходят мятные пряники --
землю везут родичам,
всё для своих, в дом.
На сувенир, горсточку
маме,
горстку племяннику.
Кто наберёт подошвами,
кто наберёт ртом.

На моей улице
моют асфальт вечером.
Хор за стеной с грохотом
страшно вопит гимн.
Слить бы финал,
Господи,
чтобы сказать нечего,
слабый чтобы,
вне логики,
чтобы он был другим.

@темы: mytop, город, война внутри нас, нет в книге, Москва

---

РАЗГОВОРНИК

Извините меня,
добрый день, этот столик занят?
У реки
сквозняки,
вам полезно тепло одеться.
Мой отец и мой брат ежедневно
живут в Казани.
Я там тоже брожу, от начала к финалу
детства.
Здесь красиво.
У нас в России тоже красиво.
Здесь чудесное лето.
И у нас чудесное лето.
Я прекрасно, спасибо.
Приятно, что вы спросили.
Я? Ну как вам сказать,
подбираю рифмы по цвету.
Подгораю у монитора и грею кресло.
Отравившись, в степи башку подставляю ветру.
Подрезаю чрезмерно длинное, чтобы влезло.
Подгрызаю огромное в месяц по миллиметру.
Я в порядке, вам тоже скучных,
приятных буден.
Здесь горячее лето,
а у нас холодное лето.
О, спасибо, но мне нельзя,
у меня там люди —
в книжном гетто
и в театральном гетто.

@темы: война внутри нас, нет в книге, предполагалось смешное, эксперименты

---

МАЙСКИЙ ШЕСТОЙ

Вручили открытку, грамоту и часы, большие, с орфографической в гравировке. Трамвай в полутьме смотрел на него, как сыч, белесыми плошками фар. Он ушел, неловкий, впервые почувствовав вес стариковских ног, впервые себя увидев в ночных витринах. Деревья шептали вслед, как в плохом кино: "Ну всё, пересох -- и знаешь это, не ври нам".

Он встал в понедельник, вышел во двор сидеть, дышал и моргал на лавочке под рябиной. Проснулся во вторник, вышел во двор сидеть, кормить черствой булкой выводок голубиный, ходить вдоль аллеи: лавочки и фонтан, коляски и собачонки. Проснулся в среду, побрился и причесался, достал наган и двинул в своё депо, не спеша, к обеду.

"Ну что ж, проходи, трудолюбие не порок, заглядывай после смены, выпьем по кружке", -- промямлил начальник, нервно лучась добром и глаз не сводя с парящей у носа мушки. Тут просится лирика: новенькая листва, за красным вагоном шлейф из детского смеха. Но он просто взвел курок, просто сел в трамвай, поправил фуражку, выдохнул и поехал.

Дальнейшее мы узнали из новостей. Он шел напролом, вопила Волоколамка, тащили четвероногие всех мастей весенних хозяев, как бурлаки, на лямках. Угрюмые серые рыцари в камуфле толпились на остановках, кричали в рупор. С отчаянным звоном он въехал в весенний лес, где ветки хлестали бока трамвайного крупа. Стрелял на Пехотной в воздух, вопил "ура" и улицу чьей-то свободы с разгона резал, вознесся с моста Восточного сразу в рай, минуя канал, просто вздернув на небо рельсы.

Ну да, сочиняю. Хочу приукрасить быт. Но я над собой работаю -- вру всё реже. На первой же остановке он был убит. Как пишут в газетах “блокирован, обезврежен”. Я еду трамваем, дряхлым, совсем пустым железным китом: днем ты криль, но в ночи — Иона. Вот голос в динамике дернулся и застыл, подстреленный треском помех и трамвайным звоном.

@темы: старики, сумасшедшие, город, война внутри нас, нет в книге, Москва

---

ВАЙ-ФАЙ-РЭП

мы ждали этого лет пятнадцать
с тех пор как начали разминаться
с тех пор как каждый
обзавёлся е-мейлом
е-мейл не лучше послания мелом
на асфальте
прошел дождь
и всё и букв не найдешь

дэвида брина приводя в пример
мы ждали но не принимали мер
на форумах
потом в блогах
потом в соцсетях
остервенело переливали страх
в чудовищно остроумные
язвительные эссе

о том как исчезнем все

выглядит и правда тупо и странно
убогие вцепились в свои экраны
сидят
горбятся
клавишами цок-цок
нет бы ближнего добивать в висок
нет бы ближнего целовать в висок
нет бы свергнуть тиранию вымыть посуду
выдолбить лодку побывать всюду

так и сидели бы
спина колесом плоский зад
пальцы не разгибаются
а глаза
красные слезящиеся под каждым чирей

но нас спасли отключили
и разлучили

ну расскажи теперь
как мы были родными
я даже не знаю твое настоящее имя
знаю только
что ленишься расставлять запятые
не разбавляешь чай ждешь пока остынет

ставишь кучу смайлов одного не хватает
передать как все дымится и тает
когда улыбаешься там
на том берегу текста

было сто друзей и следа не найдешь
тех ста

вот пишу тебе на бумаге
пишу в пустоту
на заглавных мизинец тянется к шифту
и ручка падает
потому тут только строчные

вот и всё пора отправлять
посмеялись поныли
рисую в углу кнопку [save]
нервно жму на неё раз шесть
кнопки отмены нет
а лишние строки есть
густо закрашиваю
но всё-таки можно прочесть

[неправда что мы исчезли совсем
я дышу я есть до сих пор
я набор бесполезных знаков
зато красивый набор]

раньше это письмо нашло бы тебя
за секунду максимум две
а до этого за полдня я отправил ящик проверь
а ещё пораньше за месяц или сколько идут поезда
а до этого шло бы год

вот теперь совсем как тогда

я складываю лист пополам
прощай встречает привет
потом ещё и ещё и ещё
чтобы влезло в конверт
ну как конверт просто пачка
из-под сигарет житан
такие курили мы
оставшиеся там
где в мертвых логах плачут хохочут
оставленные одни
аскорбинки
рассыпанные перед каждым
здравствуй
после каждого
извини

@темы: sci-fi, нет в книге, слова, письмо другу

---

* * *

когда он молил о чуде
неистово
горячо
согнувшись
припав
к холодной стене плечом
он представлял
что разом уйдет война
представлял что найдутся
Женёк
Игорёк
Ренат

разрешал благосклонно
не вешать им всем ордена
а просто домой
представлял
как обнимет жена
будет плакать
пока он ест
а потом
они

когда он молил о чуде
он думал
вся эта пакость обречена

а утром случилось чудо
в ноябрьской полутьме
из рваных ран облаков
как теплый лазурный снег
посыпались незабудки
и падали десять дней
бессмысленные и глупые
детских ресниц
нежней

укрыли измученный город
забили собой стволы
орудий
текли вдоль улиц
как реки синей смолы
касались остывших щек
и рук
и открытых глаз
неслись бирюзовым вихрем
кружились

потом за час
увяли
впитали серый
и скоро сошли на нет
а мир наступил
конечно

еще через пару лет

@темы: вопросы веры, война внутри нас, нет в книге

---

* * *

Раз открыл — читай.
Прочитал — поверь.
Дома будешь спорить и пререкаться.

Старый негр портье открывает дверь
пожилому афроамериканцу.
Полувзгляд, кивок, пять шагов к двери -
сложно выдумать сцену
скучней, чем эта.
Первый часто, выпивши, говорит:
сам ты ниггер, брат, я швейцар вообще-то.
Но сейчас он трезв.
А второй из двух —
нет, совсем не выглядит виновато -
он о чем-то думает,
но не вслух.
Думать вслух запрещают законы штата.

Смерть придет к ним шлюхой,
крутя серьгу
в нежном ухе,
кривляясь, как обезьянка,
розовая только в районе губ,
там, где черный вывернут наизнанку.
Соблазнит их,
каждого в свой черед,
улыбнется хищно, прогнется томно,
поцелует жадно и уведет
в жирный красный свет
своего притона.

Это то единственное, о чем
правда стоит думать, ища различий.
Нас с тобой проткнет и уволочет -
в тесный домик птичий,
в силок паучий —
та, что с нами нянчилась с малых лет,
поправляла сбитые одеяла.
Потому мы слышали, как в земле
что-то пело, хныкало, причитало.
Потому ты мчишься на каждый звук,
как малыш в продленке —
не за тобой ли?
Потому я слышу, когда зовут,
и ловлю на сердце чужие боли,
как на голый провод — нездешний треск,
голоса Америк, пришельцев, духов.
В общем, наша — просто придет
и съест.
Лучше бы, ей богу,
явилась шлюхой.

@темы: вопросы веры, личное, нет в книге, письмо другу