вот человека человек
несёт в кроватку из машины
и поясняет: умотался --
весь день был поезд и щенок;
но человека человек
бьёт металлическим, аршинным:
забудь про ребра, кости таза,
колени рук и локти ног;
но человека человек
находит, держит, ждёт карету,
сидит у койки -- слушать сердце,
поить, подушки поправлять;
но человека человек
на два часа берёт в аренду,
вздыхает: не хватает перца --
молчит, глаза отводит блядь;
но человека человек
в отчаяньи, в бессильном гневе --
полночи гладит по затылку
и шепчет: ты поплачь, пройдёт;
но человека человек,
всю жизнь и на земле, и в небе
любить и ждать клянётся пылко --
и забывает через год;
но человека человек
с размаху по спине портфелем,
а после вдруг целует звонко
и убегает, хохоча;
но человека человек
искал, выслеживал неделю,
сейчас у них борьба и гонка,
один погибнет через час;
но человека человек
послал к анчару властным взглядом,
но это в прошлом веке, вроде --
неясно, что тут обсуждать;
но человека человек
я понял, понял, всё, не надо,
здесь едем дальше, не заходим,
есть и другие города.
несёт в кроватку из машины
и поясняет: умотался --
весь день был поезд и щенок;
но человека человек
бьёт металлическим, аршинным:
забудь про ребра, кости таза,
колени рук и локти ног;
но человека человек
находит, держит, ждёт карету,
сидит у койки -- слушать сердце,
поить, подушки поправлять;
но человека человек
на два часа берёт в аренду,
вздыхает: не хватает перца --
молчит, глаза отводит блядь;
но человека человек
в отчаяньи, в бессильном гневе --
полночи гладит по затылку
и шепчет: ты поплачь, пройдёт;
но человека человек,
всю жизнь и на земле, и в небе
любить и ждать клянётся пылко --
и забывает через год;
но человека человек
с размаху по спине портфелем,
а после вдруг целует звонко
и убегает, хохоча;
но человека человек
искал, выслеживал неделю,
сейчас у них борьба и гонка,
один погибнет через час;
но человека человек
послал к анчару властным взглядом,
но это в прошлом веке, вроде --
неясно, что тут обсуждать;
но человека человек
я понял, понял, всё, не надо,
здесь едем дальше, не заходим,
есть и другие города.
четверг, 14 августа 2014
как ладьи изрезали плоть реки
как бобров утягивает под киль
как ползут по полю волков полки
у степи на холке
торчком штыки
как дрожат зайчишки в кустах ракит
велики им сабельки и портки
и сердечки зайчикам велики
бьются рыбой в ребра
стучат в виски
а напишут
мчались за мать
отца
трубы
скажут
выли
кимвал бряцал
хуже зайки серого
нет бойца
кроме страха зайке никто не царь
он лежит в атаку
не двинется
тьмой плюёт война
каракатица
смерть губами чмокает
ца ца ца
не вдохнуть
не поднять из травы лица
зайка
трус и тряпка
и бездарь
но
только он найдёт нас
сойдёт на дно
только зайчик маленький сунет нос
в самый гиблый омут
в гнилую ночь
страшно страшно тошно
темно темно
он дрожит от ушек
до ватных ног
но плетётся
жалкий
больной
смешной
за тобой
и потом за мной
как бобров утягивает под киль
как ползут по полю волков полки
у степи на холке
торчком штыки
как дрожат зайчишки в кустах ракит
велики им сабельки и портки
и сердечки зайчикам велики
бьются рыбой в ребра
стучат в виски
а напишут
мчались за мать
отца
трубы
скажут
выли
кимвал бряцал
хуже зайки серого
нет бойца
кроме страха зайке никто не царь
он лежит в атаку
не двинется
тьмой плюёт война
каракатица
смерть губами чмокает
ца ца ца
не вдохнуть
не поднять из травы лица
зайка
трус и тряпка
и бездарь
но
только он найдёт нас
сойдёт на дно
только зайчик маленький сунет нос
в самый гиблый омут
в гнилую ночь
страшно страшно тошно
темно темно
он дрожит от ушек
до ватных ног
но плетётся
жалкий
больной
смешной
за тобой
и потом за мной
0.
"Тут она исчезла", -- Семёныч трогает сапожищем
обугленное пятно на рыжей сухой земле, --
"Что, поедем обратно? Или ещё поищем?"
( Свернуть )
Разглядывает приезжего: промокшие до колен
джинсы -- всё как обычно.
Дай угадаю:
дачу снимал с друзьями,
баня, шашлык, коньяк.
Угли оставили тлеть -- чуть не лишились сарая.
Утром нашли её, пляшущую у ручья.
Вряд ли он помнит чётко,
как разводился с Олей,
Клавой или там Светой, снимал жильё.
Мелкая.
Волосы пахнут пшеничным полем,
летом и дымом...
"Как зовут-то её?"
"Я не спросил".
Не спросил.
Три недели гладил
искры веснушек на шелке её плеча,
тихо стонал, уткнувшись в рыжие пряди --
весь, как кузнец, в ожогах...
"Четвёртый час,
скоро стемнеет, пора возвращаться, лето,
взрезавшее метель, где она прошла,
скоро остынет, а мы-то легко одеты,
хватит с тебя, довольно глотнул тепла"
Молча идут к машине, плетутся мимо
дремлющих кладов, ветер январский лют,
в часе ходьбы
от сожжённого Аркаима,
по замерзающим макам и ковылю.
ЧАС ПИК
Здравствуйте, Саша.
Можно сразу на "ты"?
Ты проходи, не стесняйся, будешь салат?
читать дальше
"Тут она исчезла", -- Семёныч трогает сапожищем
обугленное пятно на рыжей сухой земле, --
"Что, поедем обратно? Или ещё поищем?"
( Свернуть )
Разглядывает приезжего: промокшие до колен
джинсы -- всё как обычно.
Дай угадаю:
дачу снимал с друзьями,
баня, шашлык, коньяк.
Угли оставили тлеть -- чуть не лишились сарая.
Утром нашли её, пляшущую у ручья.
Вряд ли он помнит чётко,
как разводился с Олей,
Клавой или там Светой, снимал жильё.
Мелкая.
Волосы пахнут пшеничным полем,
летом и дымом...
"Как зовут-то её?"
"Я не спросил".
Не спросил.
Три недели гладил
искры веснушек на шелке её плеча,
тихо стонал, уткнувшись в рыжие пряди --
весь, как кузнец, в ожогах...
"Четвёртый час,
скоро стемнеет, пора возвращаться, лето,
взрезавшее метель, где она прошла,
скоро остынет, а мы-то легко одеты,
хватит с тебя, довольно глотнул тепла"
Молча идут к машине, плетутся мимо
дремлющих кладов, ветер январский лют,
в часе ходьбы
от сожжённого Аркаима,
по замерзающим макам и ковылю.
ЧАС ПИК
Здравствуйте, Саша.
Можно сразу на "ты"?
Ты проходи, не стесняйся, будешь салат?
читать дальше
вторник, 22 июля 2014
Это важно. Потрясающий поэт собирает на большую книгу своих стихов, просит помощи.
Можно накидать денег, можно просто запостить у себя эту ссылку, а можно ещё записать на видео чтение своего любимого текста begle и прислать автору.
По ссылке подробности:
begle.livejournal.com/156693.html
Можно накидать денег, можно просто запостить у себя эту ссылку, а можно ещё записать на видео чтение своего любимого текста begle и прислать автору.
По ссылке подробности:
begle.livejournal.com/156693.html
среда, 25 июня 2014
Остров Яблок уйдёт на дно,
стоит этой луне наполниться
до краёв молоком и льдом,
округлиться, отяжелеть.
Через семь безмятежных снов
в город хлынет морская конница:
сто зелёных, один гнедой.
Каждый сад и каждую клеть
разорвут, разотрут в песок.
Вероятно, ты не поверишь, но
всех живых заберут во сне,
всех, не глядя на статус, стиль
и характер. Море в висок
поцелует каждого бережно
и сомкнёт объятья тесней,
успокоит и приютит.
Накануне, всё обыскав,
возмущенно отвергнув и креп, и флис,
проклиная пояс и лиф,
всё по комнате раскидав,
я наглаживаю рукав,
я готовлюсь к так и не встретились,
собираюсь на не смогли,
наряжаюсь для никогда.
Бесполезная суета,
но счастливая. Засыпающий
остров ждёт, что грядущий день,
будет тёплым и неплохим.
Я спешу. На пяти листах
я пишу про остров тебе, ищи:
будут наволочки в воде,
рыбки, яблоки и стихи.
Но пока, за неделю до,
остров дышит, хохочет, пьянствует,
свадьбы мчатся, зевают псы,
где-то лихо скрипит матрас,
и наследники делят дом,
и супруги сервиз фаянсовый
бьют с досады, и некий сын
подворотен, он всех бы спас,
чует смерть и твердит о ней,
только кто же услышит вздор его.
Он единственный не заснёт,
он увидит, как тонет сквер,
он узнает морских коней
и успеет подумать "Здорово,
бедняку на старости лет
подфартило занять партер".
стоит этой луне наполниться
до краёв молоком и льдом,
округлиться, отяжелеть.
Через семь безмятежных снов
в город хлынет морская конница:
сто зелёных, один гнедой.
Каждый сад и каждую клеть
разорвут, разотрут в песок.
Вероятно, ты не поверишь, но
всех живых заберут во сне,
всех, не глядя на статус, стиль
и характер. Море в висок
поцелует каждого бережно
и сомкнёт объятья тесней,
успокоит и приютит.
Накануне, всё обыскав,
возмущенно отвергнув и креп, и флис,
проклиная пояс и лиф,
всё по комнате раскидав,
я наглаживаю рукав,
я готовлюсь к так и не встретились,
собираюсь на не смогли,
наряжаюсь для никогда.
Бесполезная суета,
но счастливая. Засыпающий
остров ждёт, что грядущий день,
будет тёплым и неплохим.
Я спешу. На пяти листах
я пишу про остров тебе, ищи:
будут наволочки в воде,
рыбки, яблоки и стихи.
Но пока, за неделю до,
остров дышит, хохочет, пьянствует,
свадьбы мчатся, зевают псы,
где-то лихо скрипит матрас,
и наследники делят дом,
и супруги сервиз фаянсовый
бьют с досады, и некий сын
подворотен, он всех бы спас,
чует смерть и твердит о ней,
только кто же услышит вздор его.
Он единственный не заснёт,
он увидит, как тонет сквер,
он узнает морских коней
и успеет подумать "Здорово,
бедняку на старости лет
подфартило занять партер".
пятница, 06 июня 2014
Переезжая,
нежность упаковываем аккуратно,
в бумагу заворачиваем троекратно,
пересыпаем душистым,
подстилаем соломы,
так не храним ни золото, ни стекло мы,
как эту нежность, её остатки, последние крохи:
всего тридцать три коробки.
Эта последняя, чахлая,
а раньше её было столько,
что прыгало напряжение тока
и забивались стоки.
Не такая, как ваша (бледно-розовая и тает),
а свежайшая, острая и густая.
Искрилась, жила
в разговорах, в письмах, в постели.
Консервировали излишки.
Теперь уже всё подъели.
Я не жалуюсь и не хвастаю,
просто думаю, напишу-ка
о переездах. Мой друг Лёша...
на полке клопа нашёл. Шутка.
Мой друг Лёша,
уезжая домой, из Москвы в Одессу,
избавлял чемодан от лишнего веса:
оставил себе носки, рубашку и книгу Айн Рэнд.
Думаю, это единственный
правильный вариант.
Раздать и выбросить всё,
кроме главных, первостепенных,
и не надрываться полдня на крутых ступенях
с коробками, которые пролежат
много лет в подвале,
там, где мы грудой их свалим.
Вскроем потом, обыщем,
трясти будем что есть силы,
а там только запах:
родной,
забытый,
невыносимый.
Я смотрю
на тридцать три саркофага,
а может и кенотафа.
Разворачиваюсь. Ухожу.
И думаю:
Так-то.
нежность упаковываем аккуратно,
в бумагу заворачиваем троекратно,
пересыпаем душистым,
подстилаем соломы,
так не храним ни золото, ни стекло мы,
как эту нежность, её остатки, последние крохи:
всего тридцать три коробки.
Эта последняя, чахлая,
а раньше её было столько,
что прыгало напряжение тока
и забивались стоки.
Не такая, как ваша (бледно-розовая и тает),
а свежайшая, острая и густая.
Искрилась, жила
в разговорах, в письмах, в постели.
Консервировали излишки.
Теперь уже всё подъели.
Я не жалуюсь и не хвастаю,
просто думаю, напишу-ка
о переездах. Мой друг Лёша...
на полке клопа нашёл. Шутка.
Мой друг Лёша,
уезжая домой, из Москвы в Одессу,
избавлял чемодан от лишнего веса:
оставил себе носки, рубашку и книгу Айн Рэнд.
Думаю, это единственный
правильный вариант.
Раздать и выбросить всё,
кроме главных, первостепенных,
и не надрываться полдня на крутых ступенях
с коробками, которые пролежат
много лет в подвале,
там, где мы грудой их свалим.
Вскроем потом, обыщем,
трясти будем что есть силы,
а там только запах:
родной,
забытый,
невыносимый.
Я смотрю
на тридцать три саркофага,
а может и кенотафа.
Разворачиваюсь. Ухожу.
И думаю:
Так-то.
Тот, кто летал,
лежит на спине
на простыне
в тишине.
Это если смотреть с земли.
Если с неба -- лежит на дне.
Смотрит со дна
и видит огни,
шепчет "спаси сохрани".
Тот, кто летал, понимает, что,
кажется, это за ним.
Тот, кто летал,
был весел и смел,
всё раздал, что имел,
взял, что посмел,
был любим и глуп,
черен от гнева,
от боли бел.
Тот, кто стоял за его плечом,
просто однажды стал ни при чём,
может устал,
заболел,
забыл.
Тот, кто летал, обречен
выть
от фантомной боли в крыле,
тщетно пытаться отмыть стекло
и изрыгать только хрип и треск,
кашлять
обрывками слов.
Тот, кто летал -- на остром свету.
Взмыл и набрал высоту.
На этажерке.
Чадящий хлам.
Думал, что будет ТУ.
Вот он садится на пустоту,
спрыгивает в пустоту,
курит
и гладит
чужой самолёт:
всё, остаёмся тут.
Вот он идёт,
и идёт легко,
тянется след неровной строкой,
пусто -- ни мальчика, ни змеи.
Свет облака молоко.
Край.
А за ним -- тишина без дна.
В бездне четыре смешных слона.
Надо же, думает,
вот те на.
Как ты?
шепчет жена.
Кажется, легче, летал во сне.
Мёрзну.
Иди ко мне.
лежит на спине
на простыне
в тишине.
Это если смотреть с земли.
Если с неба -- лежит на дне.
Смотрит со дна
и видит огни,
шепчет "спаси сохрани".
Тот, кто летал, понимает, что,
кажется, это за ним.
Тот, кто летал,
был весел и смел,
всё раздал, что имел,
взял, что посмел,
был любим и глуп,
черен от гнева,
от боли бел.
Тот, кто стоял за его плечом,
просто однажды стал ни при чём,
может устал,
заболел,
забыл.
Тот, кто летал, обречен
выть
от фантомной боли в крыле,
тщетно пытаться отмыть стекло
и изрыгать только хрип и треск,
кашлять
обрывками слов.
Тот, кто летал -- на остром свету.
Взмыл и набрал высоту.
На этажерке.
Чадящий хлам.
Думал, что будет ТУ.
Вот он садится на пустоту,
спрыгивает в пустоту,
курит
и гладит
чужой самолёт:
всё, остаёмся тут.
Вот он идёт,
и идёт легко,
тянется след неровной строкой,
пусто -- ни мальчика, ни змеи.
Свет облака молоко.
Край.
А за ним -- тишина без дна.
В бездне четыре смешных слона.
Надо же, думает,
вот те на.
Как ты?
шепчет жена.
Кажется, легче, летал во сне.
Мёрзну.
Иди ко мне.
среда, 16 апреля 2014
Иногда, если нужно вставать,
и никак не найти сил,
включается защита
от неизбежного,
мозг обманывает сам себя:
начинает показывать сон,
о том, как нужно вставать,
и никак не найти сил,
но всё-таки встал.
И побрел под горячий душ,
где чуть не заснул,
но всё-таки не заснул.
Cъел свой обычный завтрак,
сел в метро, там чуть не заснул,
но всё-таки не заснул.
Пришёл на работу, открыл Фейсбук,
написал:
кошмар, в метро чуть не заснул,
но всё-таки не заснул.
Закончил вчерашний макет,
нашел интересный ход,
потом вдруг подумал:
А почему я не написал тебе "с добрым утром"?
Как можно было забыть? Наверное, я всё ещё сплю.
Тут и правда просыпаешься
от воплей
запасного будильника:
когда такая хитрая голова,
будильников нужно минимум три.
В следующий раз сегодняшний провал
будет учтён и исправлен:
я пожелаю тебе доброго утра,
моя радость.
И мне придётся догадываться,
что я сплю,
по какой-то другой
невозможной детали.
Например, вдруг приедет мама,
и я буду мяться,
не зная, как ей сказать.
Но вообще, конечно,
нужно просто чаще высыпаться,
а то сегодня по рассеянности
выскочил на красный свет,
чуть не попал под черный джип.
Но всё-таки не попал.
и никак не найти сил,
включается защита
от неизбежного,
мозг обманывает сам себя:
начинает показывать сон,
о том, как нужно вставать,
и никак не найти сил,
но всё-таки встал.
И побрел под горячий душ,
где чуть не заснул,
но всё-таки не заснул.
Cъел свой обычный завтрак,
сел в метро, там чуть не заснул,
но всё-таки не заснул.
Пришёл на работу, открыл Фейсбук,
написал:
кошмар, в метро чуть не заснул,
но всё-таки не заснул.
Закончил вчерашний макет,
нашел интересный ход,
потом вдруг подумал:
А почему я не написал тебе "с добрым утром"?
Как можно было забыть? Наверное, я всё ещё сплю.
Тут и правда просыпаешься
от воплей
запасного будильника:
когда такая хитрая голова,
будильников нужно минимум три.
В следующий раз сегодняшний провал
будет учтён и исправлен:
я пожелаю тебе доброго утра,
моя радость.
И мне придётся догадываться,
что я сплю,
по какой-то другой
невозможной детали.
Например, вдруг приедет мама,
и я буду мяться,
не зная, как ей сказать.
Но вообще, конечно,
нужно просто чаще высыпаться,
а то сегодня по рассеянности
выскочил на красный свет,
чуть не попал под черный джип.
Но всё-таки не попал.
А может, останемся?
спрашивает Толстяк,
вот просто зависнем на острове,
как обычные,
работать начнём, с моими боками бычьими
могу быть цистерна, тумба,
с водою бак.
Угу, зависнем, начнём,
говорит Малыш,
я выкрашусь в рыжий,
стану как рыба-клоун.
Нас будут встречать учтивым
низким поклоном.
Ты сам-то веришь во всё,
что тут говоришь?
Скажи ещё пожениться,
рожать петард,
выращивать хризантемы
огромные от радиации.
Твой рейс -- до дождя в четверг,
попробуй остаться,
а мне никуда не деться.
Пора на старт.
спрашивает Толстяк,
вот просто зависнем на острове,
как обычные,
работать начнём, с моими боками бычьими
могу быть цистерна, тумба,
с водою бак.
Угу, зависнем, начнём,
говорит Малыш,
я выкрашусь в рыжий,
стану как рыба-клоун.
Нас будут встречать учтивым
низким поклоном.
Ты сам-то веришь во всё,
что тут говоришь?
Скажи ещё пожениться,
рожать петард,
выращивать хризантемы
огромные от радиации.
Твой рейс -- до дождя в четверг,
попробуй остаться,
а мне никуда не деться.
Пора на старт.
четверг, 27 марта 2014
Смальта. Розовая, горчичная, золотая.
Византийский мотив, стилизация...
Вот дурак --
засмотрелся, а надо работать.
Осколков стая,
в свете лампы блеснув,
шумно спархивает во мрак.
Глухо бряцает об пол,
эхом летит по залу.
Извини меня, брат-художник,
ты был хорош.
Он сбивает последний кусок
и глядит устало
на уродливый серый квадрат,
бетонную плешь.
Что тут сделаешь за ночь?
Вот ты,
вот скажи на милость,
отрывался ли кто-то хоть раз
от своей возни --
взглядом стену окинуть,
заметить, что изменилась?
Сталин,
после Гагарин,
потом Спаситель,
а кто за ним?
Ладно, дайте взглянуть пока,
что у нас в запасе.
Я вам что,
рисовальщик букв на стене мелком?
Как вы это себе представляли?
Камланья, пассы?
Что мне сделать из черного с белым?
Зебру?
Штрих-код?
Ладно, времени мало,
инструкций уже не будет.
А сверяться со свежим курсом --
для простаков.
Черно-белый портрет
несут нарядные люди:
сонный взгляд, ястребиный нос
и круги очков.
Он выходит из павильона
в рассветной дымке:
завтра ждать премиальных,
хотя скорее -- облав,
а сегодня он просто усталый
идёт к Ордынке
и поёт на забытый мотив
"там та-дам та-да".
Византийский мотив, стилизация...
Вот дурак --
засмотрелся, а надо работать.
Осколков стая,
в свете лампы блеснув,
шумно спархивает во мрак.
Глухо бряцает об пол,
эхом летит по залу.
Извини меня, брат-художник,
ты был хорош.
Он сбивает последний кусок
и глядит устало
на уродливый серый квадрат,
бетонную плешь.
Что тут сделаешь за ночь?
Вот ты,
вот скажи на милость,
отрывался ли кто-то хоть раз
от своей возни --
взглядом стену окинуть,
заметить, что изменилась?
Сталин,
после Гагарин,
потом Спаситель,
а кто за ним?
Ладно, дайте взглянуть пока,
что у нас в запасе.
Я вам что,
рисовальщик букв на стене мелком?
Как вы это себе представляли?
Камланья, пассы?
Что мне сделать из черного с белым?
Зебру?
Штрих-код?
Ладно, времени мало,
инструкций уже не будет.
А сверяться со свежим курсом --
для простаков.
Черно-белый портрет
несут нарядные люди:
сонный взгляд, ястребиный нос
и круги очков.
Он выходит из павильона
в рассветной дымке:
завтра ждать премиальных,
хотя скорее -- облав,
а сегодня он просто усталый
идёт к Ордынке
и поёт на забытый мотив
"там та-дам та-да".
понедельник, 17 марта 2014
Красный всполох огня
выхватывает из мглы
силуэт персонажа:
погоня, горящий лес.
В этот раз ему повезёт --
прилетят орлы,
в крайнем случае --
Чип и Дэйл или МЧС.
Нам не нравится
в этом вымысле
ничего.
Мы не любим сам принцип,
а принцип всегда один:
не герой победил,
потому что фильм про него --
это фильм про него
потому,
что он победил.
Но у нас тут не Голливуд,
ходовой сюжет --
бесконечный Тарковский
в бархатной тишине.
Этот фильм обо мне,
если жухлый негромкий свет.
Этот фильм о тебе,
если света как будто нет.
Вот затылок в прицеле камеры,
съемка с рук,
персонаж слишком долго в кадре.
Пригнись, урод.
Всех, как снегом,
прикроет титрами поутру.
Это честный
и предсказуемый
поворот.
выхватывает из мглы
силуэт персонажа:
погоня, горящий лес.
В этот раз ему повезёт --
прилетят орлы,
в крайнем случае --
Чип и Дэйл или МЧС.
Нам не нравится
в этом вымысле
ничего.
Мы не любим сам принцип,
а принцип всегда один:
не герой победил,
потому что фильм про него --
это фильм про него
потому,
что он победил.
Но у нас тут не Голливуд,
ходовой сюжет --
бесконечный Тарковский
в бархатной тишине.
Этот фильм обо мне,
если жухлый негромкий свет.
Этот фильм о тебе,
если света как будто нет.
Вот затылок в прицеле камеры,
съемка с рук,
персонаж слишком долго в кадре.
Пригнись, урод.
Всех, как снегом,
прикроет титрами поутру.
Это честный
и предсказуемый
поворот.
Когда случится
"лютый год Манежной",
когда они пойдут
на брата брат,
твои стихи окажутся,
конечно,
по обе стороны
от баррикад.
Ударь
по пропаганде
саботажем:
неправильно затачивай
слова.
Старайся ритм держать
как можно хуже.
Старайся неуклюже
рифмовать.
"лютый год Манежной",
когда они пойдут
на брата брат,
твои стихи окажутся,
конечно,
по обе стороны
от баррикад.
Ударь
по пропаганде
саботажем:
неправильно затачивай
слова.
Старайся ритм держать
как можно хуже.
Старайся неуклюже
рифмовать.
Каравай-каравай,
мы сидим по краям каравая
и от края до края вскрываем,
закатом кровавя.
И тропинка, как рана
кривая, от края до края,
от тревоги-ноябрьские-кроны
до паники-сорваны-краны.
Каравай-каравай,
с полотенца под свод домовины.
Режем на половины,
и каждую на половины.
Всяк,
отведавший хлеба Иванова,
станет Иваном.
Мы берем по куску,
крепко солим,
виной запиваем.
Каравай-каравай,
черный боб в чьем-то ломтике
скажет о чем нам?
Кто проглотит его
и, петляя, уйдёт обреченным?
Ты проглотишь его,
и, петляя, уйдёшь обреченным,
под разделку расчерченным
вниз от плеча
до печенок.
Вот такой ширины,
вот такой глубины, да на сотню.
Серый ломтик
февральской брусчатки,
посыпанный солью.
Память выдохнут свистом,
вступают бойцы и паяцы.
Черный боб тихо дремлет внутри,
будет время --
пробьётся.
1 марта 2014
И сразу, чтобы не потерялось, перевод.
Автор перевода -- Дмитрий Никишин (г. Киев)
***
Коровай-короваю
Сидимо по краях короваю
І від краю до краю вскриваємо
кривавлячи заходом сонця
І стежинка, мов рана
Крива, і від краю до краю
Від тривог листопадових крон
До паніки зірваних кранів
Коровай-короваю
З рушника та під спід домовини
Ріжемо на половини
І кожну ще на половини
Той, хто спробував хліба Івана
Сам стане Іваном
Ми беремо шматки
Міцно солимо
Виною запиваємо
Коровай-короваю
Чорний біб у чийсь скибочці
Скаже про що нам?
Хто його проковтнЕ
І, петляючи, піде прирЕченим?
Ти його проковтнЕш
І, петляючи, підеш прирЕченим,
Під розділку розчЕрченим
Вниз від плеча
До печінок.
Ось такої ширини
Ось такої глибини, та на сотню
Сіра скибка
ЛютнЕвого бруку
Що посипана сіллю
Пам"ять видихнуть свистом,
Бійці та блазні постануть
Чорний біб тихо спить всередині
Час настане -
проб'ється.
мы сидим по краям каравая
и от края до края вскрываем,
закатом кровавя.
И тропинка, как рана
кривая, от края до края,
от тревоги-ноябрьские-кроны
до паники-сорваны-краны.
Каравай-каравай,
с полотенца под свод домовины.
Режем на половины,
и каждую на половины.
Всяк,
отведавший хлеба Иванова,
станет Иваном.
Мы берем по куску,
крепко солим,
виной запиваем.
Каравай-каравай,
черный боб в чьем-то ломтике
скажет о чем нам?
Кто проглотит его
и, петляя, уйдёт обреченным?
Ты проглотишь его,
и, петляя, уйдёшь обреченным,
под разделку расчерченным
вниз от плеча
до печенок.
Вот такой ширины,
вот такой глубины, да на сотню.
Серый ломтик
февральской брусчатки,
посыпанный солью.
Память выдохнут свистом,
вступают бойцы и паяцы.
Черный боб тихо дремлет внутри,
будет время --
пробьётся.
1 марта 2014
И сразу, чтобы не потерялось, перевод.
Автор перевода -- Дмитрий Никишин (г. Киев)
***
Коровай-короваю
Сидимо по краях короваю
І від краю до краю вскриваємо
кривавлячи заходом сонця
І стежинка, мов рана
Крива, і від краю до краю
Від тривог листопадових крон
До паніки зірваних кранів
Коровай-короваю
З рушника та під спід домовини
Ріжемо на половини
І кожну ще на половини
Той, хто спробував хліба Івана
Сам стане Іваном
Ми беремо шматки
Міцно солимо
Виною запиваємо
Коровай-короваю
Чорний біб у чийсь скибочці
Скаже про що нам?
Хто його проковтнЕ
І, петляючи, піде прирЕченим?
Ти його проковтнЕш
І, петляючи, підеш прирЕченим,
Під розділку розчЕрченим
Вниз від плеча
До печінок.
Ось такої ширини
Ось такої глибини, та на сотню
Сіра скибка
ЛютнЕвого бруку
Що посипана сіллю
Пам"ять видихнуть свистом,
Бійці та блазні постануть
Чорний біб тихо спить всередині
Час настане -
проб'ється.
понедельник, 17 февраля 2014
И ещё раз, в последний раз, пост безудержного самопиара.
У меня есть:
1. Убитые бронхи и голос рассохшейся двери.
2. Программа про волшебство, время и город.
3. Две очень весёлые питерские лисицы, совершенно непредсказуемые, договаривающие друг за другом фразы, потому что сёстры. Играющие на всём, что умеет издавать звуки.
4. Серьёзное намерение прогнать к чертям эту надоевшую всем зиму.
5. Лёгкая паника.
ЗАВТРА, 18 февраля, во вторник, в 21.00, мы попробуем со всем этим взлететь со сцены в клубе "Мастерская".
Театральный проезд, д.3, стр.3.
Как-то так.
www.mstrsk.ru/contacts/
У меня есть:
1. Убитые бронхи и голос рассохшейся двери.
2. Программа про волшебство, время и город.
3. Две очень весёлые питерские лисицы, совершенно непредсказуемые, договаривающие друг за другом фразы, потому что сёстры. Играющие на всём, что умеет издавать звуки.
4. Серьёзное намерение прогнать к чертям эту надоевшую всем зиму.
5. Лёгкая паника.
ЗАВТРА, 18 февраля, во вторник, в 21.00, мы попробуем со всем этим взлететь со сцены в клубе "Мастерская".
Театральный проезд, д.3, стр.3.
Как-то так.
www.mstrsk.ru/contacts/
К примеру,
ты тяжек, груб,
подвешен вниз головой,
без ног и без рук --
только голос,
и тот как будто не твой.
Не время для звука,
качайся, наматывая круги.
Тихонько себе виси,
дай висеть другим.
Не ной, утешайся тем,
что ты, похоже, язык.
Какой-то красивый:
русский или паскаль.
неправда, что все бросают,
едва освоив азы.
Враньё.
Нет в тебе тоски,
нет даже слова "тоска".
Откуда взяться словам?
Ты черный,
цельнолитой,
немного воли, металл,
изъеденные бока.
Кругом немота густа,
а дальше, за немотой --
чугунные своды неба,
ржавые облака.
Ты можешь
изображать
живую тёплую тварь,
ранимую, стремящуюся к очагу.
На деле всё будет так:
придёт слабоумный звонарь
и размозжит твою голову
о чугун.
Но прежде люди, возможно,
услышат звон.
ты тяжек, груб,
подвешен вниз головой,
без ног и без рук --
только голос,
и тот как будто не твой.
Не время для звука,
качайся, наматывая круги.
Тихонько себе виси,
дай висеть другим.
Не ной, утешайся тем,
что ты, похоже, язык.
Какой-то красивый:
русский или паскаль.
неправда, что все бросают,
едва освоив азы.
Враньё.
Нет в тебе тоски,
нет даже слова "тоска".
Откуда взяться словам?
Ты черный,
цельнолитой,
немного воли, металл,
изъеденные бока.
Кругом немота густа,
а дальше, за немотой --
чугунные своды неба,
ржавые облака.
Ты можешь
изображать
живую тёплую тварь,
ранимую, стремящуюся к очагу.
На деле всё будет так:
придёт слабоумный звонарь
и размозжит твою голову
о чугун.
Но прежде люди, возможно,
услышат звон.
понедельник, 03 февраля 2014
Дорогие москвичи!
18 февраля, во вторник, в 21.00 я почитаю страшных и волшебных стишков в клубе "Мастерская".
Со мной согласились поиграть замечательные "Дорогая Венди" из Питера, поэтому будет музыка, и целых три девочки вместо одной. Когда я с ними читала в первый раз, а Оля и Саша играли экспромтом, сонные и замерзшие, к нам потом подходили спросить, как нам вообще живётся. Я не хвастаюсь, но мы правда ничего такие, годные. Так что приходите, пожалуйста. Шут его знает, когда такое срастётся в следующий раз.
18 февраля, 21.00, Мастерская
Ссылка вот:
mstrsk.ru/events/club/danasideros/
И картинка нас с девочками для привлечения внимания. Лето, Питер, залив.
18 февраля, во вторник, в 21.00 я почитаю страшных и волшебных стишков в клубе "Мастерская".
Со мной согласились поиграть замечательные "Дорогая Венди" из Питера, поэтому будет музыка, и целых три девочки вместо одной. Когда я с ними читала в первый раз, а Оля и Саша играли экспромтом, сонные и замерзшие, к нам потом подходили спросить, как нам вообще живётся. Я не хвастаюсь, но мы правда ничего такие, годные. Так что приходите, пожалуйста. Шут его знает, когда такое срастётся в следующий раз.
18 февраля, 21.00, Мастерская
Ссылка вот:
mstrsk.ru/events/club/danasideros/
И картинка нас с девочками для привлечения внимания. Лето, Питер, залив.
понедельник, 20 января 2014
Финал. Медвежата Ваню хоронят:
рыдает Круть, воет Верть.
Счастливый Кащей приводит в хоромы
Марену, царевну-смерть.
При ней он притих и дышать боится,
косица её густа,
она и певунья, и танцовщица,
и жуткая красота.
Он пляской её насладился вдоволь,
везде, где она прошла --
чернеют пожарища, плачут вдовы,
до горизонта тела.
Он хочет её целовать, лелеять
и Машенькой называть.
Она доедает белую лебедь,
ссыпает пух в рукава:
рукою махнёт -- разольётся полночь
и снегом укроет степь.
Волчица и ворон спешат на помощь
Ивану. Не ждёт гостей
наивный Кащей, он влюблён, беспечен,
от страсти почти что пьян.
Он гладит её ледяные плечи
и шепчет "моя, моя".
Волчица и ворон несут бутыли
с живой и мёртвой водой.
Иван ворочается в могиле,
выпрастывает ладонь
из рыхлой земли, и рычит, копая,
и дышит, как дикий вепрь.
Кащей тихо шепчет "поспи, родная",
на ключ запирая дверь.
Иван улыбается жизни новой,
в котомке его звенят
четыре невиданные подковы
для сказочного коня.
Когда он верхом перейдёт границу,
влетит в кащеев предел,
Марена проснётся в своей темнице;
струится, как змей в воде,
коса по подушке, в глазах-колодцах --
огни торфяных болот.
Марена проснётся и улыбнётся,
и песенку запоёт:
"Смородина-речка, гори, разлейся,
покинь свои берега.
Зверушка и птица, беги из леса,
чуть только почуешь гарь.
Идёт мой любимый -- луна, прикройся,
дрожи от страха, земля.
Он съест всё живое, он выпьет росы,
сожнёт поля ковыля;
ручей говорливый, проворный, длинный
схоронит в мерзлой земле;
нетронутый снег окропит калиной,
ломая девственный лес".
Кровит небосвод на вечерней заре. Нам
всё ясно. Окончен сказ.
Иван наступает, поёт царевна,
горит и чадит река.
Кащей беспокойно во сне бормочет,
да не разберешь слова.
Он станет бессмертным сегодня ночью.
Уже часа через два.
рыдает Круть, воет Верть.
Счастливый Кащей приводит в хоромы
Марену, царевну-смерть.
При ней он притих и дышать боится,
косица её густа,
она и певунья, и танцовщица,
и жуткая красота.
Он пляской её насладился вдоволь,
везде, где она прошла --
чернеют пожарища, плачут вдовы,
до горизонта тела.
Он хочет её целовать, лелеять
и Машенькой называть.
Она доедает белую лебедь,
ссыпает пух в рукава:
рукою махнёт -- разольётся полночь
и снегом укроет степь.
Волчица и ворон спешат на помощь
Ивану. Не ждёт гостей
наивный Кащей, он влюблён, беспечен,
от страсти почти что пьян.
Он гладит её ледяные плечи
и шепчет "моя, моя".
Волчица и ворон несут бутыли
с живой и мёртвой водой.
Иван ворочается в могиле,
выпрастывает ладонь
из рыхлой земли, и рычит, копая,
и дышит, как дикий вепрь.
Кащей тихо шепчет "поспи, родная",
на ключ запирая дверь.
Иван улыбается жизни новой,
в котомке его звенят
четыре невиданные подковы
для сказочного коня.
Когда он верхом перейдёт границу,
влетит в кащеев предел,
Марена проснётся в своей темнице;
струится, как змей в воде,
коса по подушке, в глазах-колодцах --
огни торфяных болот.
Марена проснётся и улыбнётся,
и песенку запоёт:
"Смородина-речка, гори, разлейся,
покинь свои берега.
Зверушка и птица, беги из леса,
чуть только почуешь гарь.
Идёт мой любимый -- луна, прикройся,
дрожи от страха, земля.
Он съест всё живое, он выпьет росы,
сожнёт поля ковыля;
ручей говорливый, проворный, длинный
схоронит в мерзлой земле;
нетронутый снег окропит калиной,
ломая девственный лес".
Кровит небосвод на вечерней заре. Нам
всё ясно. Окончен сказ.
Иван наступает, поёт царевна,
горит и чадит река.
Кащей беспокойно во сне бормочет,
да не разберешь слова.
Он станет бессмертным сегодня ночью.
Уже часа через два.
пятница, 17 января 2014
На станции Трупная
(переход на Цепной бульвар)
продают открытки в конвертах:
там уже набиты слова,
поздравление деда Мороза:
счастливого Нового года
и Рождества!
Мол, веди себя тихо, проказник,
и деда не забывай.
Вас тошнит от слова "проказник"?
Меня -- всегда. Прямо вот едва
прочитаю -- бегу блевать.
На станции Трудная
(переход на Цейтнот-бульвар)
я стою, дожидаюсь поезда, голова
тяжела и болит --
в ней умище великоват,
непрерывно давит и жмёт.
Я смотрю на эти открытки
и думаю:
нет.
Поздравления -- как-то фальшиво,
пусть будут повестки в суд.
Скажем,
ранним утром первого января
их находит под ёлками
мрачная детвора.
Каждый,
каждый,
каждый ребёнок моей страны
получает такую -- в этом они равны.
Яркий праздничный бланк:
блёстки, ёлочка, завитки,
надлежит явиться,
печать,
дата вписана от руки.
И они идут,
мнутся сонно в очередях,
ждут, пока позовут, не ёрзают, не галдят.
Дальше светит в лицо гирляндой
следователь Декабрь.
Как ты вёл себя, крошка?
Не ври, не расстраивай старика.
Кем работает брат? Где мама была
шестого числа?
Вспоминай, на-ка вот для памяти
шоколад.
Дальше сотни судов, без огласки,
без суеты.
Всем известен судья Мороз --
ледяные глаза пусты,
не жалеет даже сирот, этим и знаменит.
Молоток стучит и стучит,
колокольчик звенит.
Осуждённых подержат в холодной
несколько дней
и отправят на север
строить дом из белых камней,
шить костюмы штатным Снегуркам,
чинить полозья саней.
Остальных кормят тем оливье,
что остался в тазу на дне,
и развозят на черной волге,
запряженной тройкой коней.
Деревянных синих коней.
Я стою на станции Трубная
(да-да, всё ещё на ней).
Продавец блестящих повесток
входит в вагон со мной
и кошмарным поставленным голосом,
прохаживаясь не спеша,
завывает:
купите открытку,
порадуйте малыша!
Сегодня у вас последний,
последний,
последний
шанс.
(переход на Цепной бульвар)
продают открытки в конвертах:
там уже набиты слова,
поздравление деда Мороза:
счастливого Нового года
и Рождества!
Мол, веди себя тихо, проказник,
и деда не забывай.
Вас тошнит от слова "проказник"?
Меня -- всегда. Прямо вот едва
прочитаю -- бегу блевать.
На станции Трудная
(переход на Цейтнот-бульвар)
я стою, дожидаюсь поезда, голова
тяжела и болит --
в ней умище великоват,
непрерывно давит и жмёт.
Я смотрю на эти открытки
и думаю:
нет.
Поздравления -- как-то фальшиво,
пусть будут повестки в суд.
Скажем,
ранним утром первого января
их находит под ёлками
мрачная детвора.
Каждый,
каждый,
каждый ребёнок моей страны
получает такую -- в этом они равны.
Яркий праздничный бланк:
блёстки, ёлочка, завитки,
надлежит явиться,
печать,
дата вписана от руки.
И они идут,
мнутся сонно в очередях,
ждут, пока позовут, не ёрзают, не галдят.
Дальше светит в лицо гирляндой
следователь Декабрь.
Как ты вёл себя, крошка?
Не ври, не расстраивай старика.
Кем работает брат? Где мама была
шестого числа?
Вспоминай, на-ка вот для памяти
шоколад.
Дальше сотни судов, без огласки,
без суеты.
Всем известен судья Мороз --
ледяные глаза пусты,
не жалеет даже сирот, этим и знаменит.
Молоток стучит и стучит,
колокольчик звенит.
Осуждённых подержат в холодной
несколько дней
и отправят на север
строить дом из белых камней,
шить костюмы штатным Снегуркам,
чинить полозья саней.
Остальных кормят тем оливье,
что остался в тазу на дне,
и развозят на черной волге,
запряженной тройкой коней.
Деревянных синих коней.
Я стою на станции Трубная
(да-да, всё ещё на ней).
Продавец блестящих повесток
входит в вагон со мной
и кошмарным поставленным голосом,
прохаживаясь не спеша,
завывает:
купите открытку,
порадуйте малыша!
Сегодня у вас последний,
последний,
последний
шанс.
Мы могли бы
их познакомить,
а ну как мелькнёт искра
между ними, и, нас забыв,
замутят друг с другом?
Это было бы очень круто --
сбросить их с себя до утра,
просто выспаться,
не ходить полночи по кругу,
отменить два сеанса крика
беззвучного в темноте;
ничего, что абонемент --
подождут немного.
Нет, серьёзно.
Хотя бы ночь
без твоей и моей
смертей,
без паучьих нитей из горла
и до порога.
У твоей -- повадки
фанатки,
бьётся, плачет в первом ряду.
Зуб даю -- вся её квартирка
в твоих портретах.
Караулит на лестничной клетке,
пишет в коментах ерунду:
"Милый, хочешь узнать,
во что я сейчас одета?"
Кстати, модно, со вкусом одета --
никакого тебе плаща
и дешевых понтов
из страшилок и анекдотов.
Истерит, если ты молчишь,
а ведь ты ей не обещал...
ничего ей не обещал,
по большому счету.
Но поклонницам всё равно,
разберут тебя по куску,
эта -- рвёт всё подряд,
но
в солидном её наборе
не хватает важных деталей:
например, каков ты на вкус,
как ты шепчешь,
смеешься,
стонешь,
ревешь от боли.
Ладно, что мы всё о твоей.
Вот моя -- адепт немоты.
Даже писем не пишет,
но когда решит появиться --
будет быстрой,
совсем как ты,
и такой же глупой, как ты.
И, как ты,
придёт лишь однажды --
без повторов
и репетиций.
их познакомить,
а ну как мелькнёт искра
между ними, и, нас забыв,
замутят друг с другом?
Это было бы очень круто --
сбросить их с себя до утра,
просто выспаться,
не ходить полночи по кругу,
отменить два сеанса крика
беззвучного в темноте;
ничего, что абонемент --
подождут немного.
Нет, серьёзно.
Хотя бы ночь
без твоей и моей
смертей,
без паучьих нитей из горла
и до порога.
У твоей -- повадки
фанатки,
бьётся, плачет в первом ряду.
Зуб даю -- вся её квартирка
в твоих портретах.
Караулит на лестничной клетке,
пишет в коментах ерунду:
"Милый, хочешь узнать,
во что я сейчас одета?"
Кстати, модно, со вкусом одета --
никакого тебе плаща
и дешевых понтов
из страшилок и анекдотов.
Истерит, если ты молчишь,
а ведь ты ей не обещал...
ничего ей не обещал,
по большому счету.
Но поклонницам всё равно,
разберут тебя по куску,
эта -- рвёт всё подряд,
но
в солидном её наборе
не хватает важных деталей:
например, каков ты на вкус,
как ты шепчешь,
смеешься,
стонешь,
ревешь от боли.
Ладно, что мы всё о твоей.
Вот моя -- адепт немоты.
Даже писем не пишет,
но когда решит появиться --
будет быстрой,
совсем как ты,
и такой же глупой, как ты.
И, как ты,
придёт лишь однажды --
без повторов
и репетиций.